— Но как ты их опровергнешь, если, по твоим же словам, той правды, в которой я только что созналась, достаточно, чтобы обо мне пошла молва?

— Ты утверждаешь, что действовала в интересах другого лица. Если ты откроешь, что это за лицо, если расскажешь всю правду без утайки, я сделаю все, чтобы защитить и ее честь — ибо я не сомневаюсь, что речь идет о Синтии, — одновременно оправдывая твою.

— Нет, папа! — проговорила Молли после недолгого размышления. — Я сказала тебе все, что имею право сказать, все, что касается непосредственно меня. Я дала слово не разглашать остальное.

— Тогда пострадает твоя репутация. Это неизбежно, если не предоставить исчерпывающее объяснение тому, в чем была цель этих тайных встреч. Собственно, меня подмывает заставить Престона самого рассказать все до конца.

— Папа! Я умоляю тебя снова: поверь мне. Если ты спросишь мистера Престона, скорее всего, он расскажет тебе всю правду, но именно ее я и пытаюсь всеми силами скрыть, ибо, выйдя на свет, она принесет тяжелое горе нескольким людям, а ведь с историей этой уже покончено.

— Только не с твоей ролью в ней. Мисс Браунинг специально послала за мной нынче вечером, чтобы рассказать, какая о тебе идет молва. Из ее слов следует, что ты окончательно утратила свое доброе имя. Ты даже не представляешь, Молли, какой малости достаточно, чтобы очернить девушку навеки. Я с трудом вынес ее рассказ, хотя тогда и не поверил ни единому слову. А теперь ты заявляешь, что почти все в нем правда.

— Но, папа, ты же мужественный человек. И ты мне веришь, правда? Мы как-нибудь переживем эти слухи, не бойся.

— Ты не представляешь себе всего могущества злых языков, дитя мое.

— О, вот ты снова назвал меня «дитя», и теперь мне ничего не страшно. Милый, милый папа, мне кажется, самое лучшее — не обращать внимания на эти кривотолки. В конце концов, вряд ли люди судачат со зла. Уж мисс Браунинг-то точно нет. Они постепенно забудут, какого слона раздули из незначащей мухи, а если и не забудут, ты же не заставишь меня нарушить клятву?

— Наверное, нет. Но мне трудно простить человека, который злоупотребил твоей добротой и вверг тебя в эти неприятности. Ты очень молода и считаешь, что зло преходяще. У меня же больше жизненного опыта.

— Тем не менее я не представляю, что я могу сделать прямо сейчас, папа. Наверное, я поступила опрометчиво, но все, что я сделала, я делала по собственной воле. Мне ничего не навязывали. И я убеждена, что не поступилась добродетелью, как бы оно ни выглядело со стороны. Как я уже сказала, с этой историей покончено, причем именно благодаря моим поступкам: ради такого результата я и пошла на все это. Если людям вольно обо мне судачить, я покорюсь. Покорись и ты, милый папа.

— А твоя мама… миссис Гибсон… что-то об этом знает? — спросил он с внезапной вспышкой тревоги.

— Нет, ни слова, ни намека. И я умоляю, не ставь ее в известность. Это может повлечь за собой еще горшие беды. Поверь, я рассказала все, что в моей власти рассказать.

Мистер Гибсон испытал глубокое облегчение, узнав, что внезапно посетивший его страх: жена знает обо всех этих невзгодах, — совершенно безоснователен. Ибо перед тем у него мелькнула страшная мысль: а вдруг та, на которой он женился, дабы у дочери появилась наставница и покровительница, причастна ко всем этим неблагоразумным авантюрам с мистером Престоном, хуже того, вдруг она подтолкнула Молли, дабы выгородить собственную дочь (в том, что первопричиной всего так или иначе является Синтия, у него не было ни малейших сомнений). Теперь, по крайней мере, выяснилось, что миссис Гибсон не повинна ни в каком двурушничестве, — то было единственное утешение, которое он извлек из загадочного утверждения Молли, что, если миссис Гибсон узнает об этих встречах с мистером Престоном, может выйти еще большая беда.

— Так что же теперь делать? — проговорил он. — Слухи гуляют, а я должен выслушивать их, не возражая? Должен улыбаться и изображать полную безмятежность, пока одна досужая сплетница обсуждает тебя с другой?

— Боюсь, что так. Мне очень жаль, я надеялась, что ты никогда не узнаешь об этой истории, а теперь я вижу, что причинила тебе сильное горе. Но ведь если больше ничего не произойдет, а из уже произошедшего не последует никаких действий, сплетни и пересуды стихнут сами собой. Я ведь могу быть уверенной, что ты веришь каждому моему слову, что ты доверяешь мне, папа? Я прошу, ради меня, отнесись к этим злопыхательствам терпеливо!

— Мне это будет нелегко, Молли, — сказал он.

— Ради меня, папа!

— Я все равно не вижу никакого иного пути, — проговорил он мрачно, — вот разве что взять Престона за горло.

— Это самый худший вариант. Вот тогда-то слухи поползут с новой силой. Кроме того, он особо ни в чем не виноват. Хотя, нет, виноват! Но в отношении меня он пока вел себя очень достойно, — добавила она, вдруг вспомнив, что он говорил в тот момент, когда на аллее парка появился мистер Шипшенкс: «Не пугайтесь. Уж вы-то точно не совершили ничего постыдного».

— Тут ты права. Нет ничего хуже ссоры двух мужчин, которая пятнает грязью имя женщины. И все же рано или поздно я вытяну из Престона всю правду. Он еще пожалеет, что посмел поставить мою дочь в двусмысленное положение.

— Он меня в него не ставил. И в первый и во второй раз он не ждал моего появления, да и письмо я ему передавала абсолютно вопреки его желанию.

— Все это крайне таинственно. Не по душе мне, что ты замешана в такой истории.

— Мне и самой не по душе. Но что мне оставалось делать? Я случайно проведала о чужой тайне, но дала слово об этом молчать. Все это произошло помимо моей воли.

— Ладно, все, что я могу на это сказать: уж лучше быть пособницей тайны, чем ее героиней. Что же, полагаю, придется мне поступить по-твоему: пусть скандал сам сходит на нет, я же не стану обращать на него никакого внимания.

— А как еще ты можешь поступить при сложившихся обстоятельствах?

— И верно, как еще? А как ты сама-то все это вынесешь?

На миг жаркие слезы навернулись ей на глаза; девушке, которая за всю свою жизнь не опустилась ни до единого недоброго слова, ни до единой недоброй мысли, трудно примириться с тем, что все вокруг ее